— Они послали шахида-убийцу с отравленным клыком акулы на копье, — ответил ей Гарсиа вполголоса, чтобы не слышала Тана, — он должен был убить вас, госпожа, при переправе на берег. Они уже знали, что с коброй у них ничего не вышло.

— Значит, Ридфор не отступается? — Глаза герцогини почернели от гнева. — И что же?

— А кто ожидал, что он отступится? — криво улыбнулся Гарсиа. — Такой поворот событий показался бы мне слишком невероятной удачей. Думаю, что даже когда мы возьмем ларец, он станет преследовать нас до самого Лазурного замка. Копилка его козней неисчерпаема. Шахид висит на крепком еловом суку в самой чаще леса, пронзенный его собственным копьем с клыком акулы, и с головой кобры на древке в придачу. Полагаю, что относительно безопасное время, которым мы располагаем, — это в крайнем случае часов семь-восемь. Они уверены, что до следующего утра вы, госпожа, обязательно попытаетесь проникнуть в монастырь, но, скорее всего, ожидают, что произойдет это ближе к ночи, как, впрочем, мы и рассчитывали. Они верно прочитали наши планы. Так что, прикиньте сами, госпожа. Я думаю, что к ночи мы должны быть уже в монастыре, так как до того времени они не хватятся своего шахида и будут полагаться на него. А значит, мы достигнем монастыря в относительной безопасности и войдем внутрь неожиданно для них. Они, конечно, увидят, что галера подошла к берегу, и даже если заметят, что вы сошли на берег невредимой, некоторое время подождут, считая, что ассасин идет за вами по пятам. Только когда вы войдете в монастырь, они поймут, что просчитались. Но в монастыре им действовать будет труднее. Там против них уже буду не только я, а все защитники монастыря и дружина принца Никиты. Вы согласны, госпожа?

— Да, ты прав, Гарсиа, — подумав, поддержала его Джованна, — мы сейчас же займемся с Таной бальзамом. А ты, если желаешь, передохни немного и отправляйся к Виктору в монастырь. Пароль — крик глухаря на токовище. Два раза подряд и один через перерыв. Хоть и не время сейчас для глухарей, но будем надеяться, что наш свен хотя бы этот сигнал знает и ни с каких другим не перепутает. Услышав наш призыв, Виктор должен отомкнуть нам ворота Свиточной башни. Где шкатулка?

— Вот она, госпожа, — Гарсиа достал из мешка сокровищницу египетских бальзамов.

Джованна взяла шкатулку, осторожно открыла ее, заглянув внутрь: с десяток небольших глиняных амфор, потемневших от времени, стояли в ней нетронутыми.

Герцогиня позвала Тану:

— Оставь Кикки, Тана. Подойди сюда. Про эту шкатулку ты говорила нам?

— Да, да! — радостно тряхнула черными кудряыками египтянка. — Где Вы нашли ее, капитан? В том самом месте?

— Да, там, где ты сказала.

— Тогда нам необходимо сразу же заняться приготовлением бальзама, — решила герцогиня. — Отнеси шкатулку в римский будуар и подготовь все, — приказала она Тане. — Я сама буду помогать тебе.

Сразу посерьезнев, девушка взяла из рук герцогини наследство своих предков и, кликнув ежика, побежала в комнаты.

— Я только сменю мокрую одежду, госпожа, и готов отправиться в монастырь, — предложил капитан Гарсиа. — Время дорого, как никогда. Отдыхать мы будем в Лазурном замке, в гостях у Маршала и графини Алинор, если нам удастся доставить ее туда целой и невредимой.

— Хорошо, отправляйся сразу, — согласилась Джованна. — Чанга пока позаботится о нас.

Войдя в римский будуар, Джованна обнаружила, что Тана уже выдвинула на середину комнаты небольшой мраморный столик, оградила посередине его небольшой очаг на медном листе и развела костер. Окна будуара она тщательно занавесила тяжелыми гардинами и, оглянувшись на вошедшую госпожу, попросила:

— Закройте плотнее дверь, госпожа, и завесьте ее каким-нибудь покрывалом. Воздух и естественный свет очень вредны нам сейчас.

Исполнив пожелание Таны, герцогиня приблизилась к столу. Ожидая, пока огонь разгорится сильнее, Тана достала из шкатулки и выставила на мраморной скамейке рядом глиняные амфоры с древними бальзамами, маслами и лаками. Их запечатанные пробки были выполнены в форме звериных голов, изображающих египетских богов: шакала-Анубиса, крокодила-Собета, ибиса-Тота и львицы-Сехмет. Цвет амфор и веществ, наполнявших их, соответствовал друг другу и в основном представлял различные оттенки синей гаммы: темно-индиговый цвет крыла черной нильской чайки, ярко-голубой — цвет неба и вод Нила под солнцем, насыщенно-синий цвет орхидеи пустыни и светло-голубой цвет рыбьей чешуи.

Как только огонь разгорелся достаточно высоко, царевна начала сливать бальзамы из амфор в две глубокие глиняные торели, украшенные пестрой эмалью, в только ей одной известных сочетаниях и пропорциях. Затем стала нагревать их по очереди на огне, нашептывая заклинания. Всю комнату наполнили волнующие ароматы корицы, олеандра, мирры, кедра, эбена и сандала.

Постепенно содержимое одной из торелей приобрело из синего густой янтарный цвет, а во второй — глубокий фиолетовый цвет аметиста.

Наконец, слив два состава воедино, египтянка получила благоухающую тягучую жидкость цвета дикого мёда, переливающуюся в отблесках огня то оттенками молодой флорентийской бронзы, то горячими тонами амбры на потемневших от лака картинах Веронезе и Ботичелли. Собственно, этот цвет совсем не отличался от естественного цвета кожи юных египетских красавиц при жизни.

— Все готово, госпожа, — таинственным шепотом сообщила Тана герцогине. — Сейчас он остынет немного — и можно начинать. Вы должны снять одежду и лечь ровно на пол, так как любой изгиб тела может воспрепятствовать нанесению ровного слоя. А это приведет к тому, что заразив даже малейший участок кожи, смертоносный тлен и кислота быстро разрушат всю остальную защиту. Нам придется намазать вам лицо, волосы, даже ногти и тщательно пропитать бальзамом одежду. Весь процесс займет немало времени и потребует от вас терпения. По завершении его ваша кожа будет казаться покрытой слоем лака цвета червонного золота, но при этом, не воспринимая воздуха и всей содержащейся в нем отравы, она будет потреблять питание из бальзамов и нисколько не пострадает. Вы согласны, госпожа?

— Да. Я согласна,

— Тогда приступим.

Глава 5. Штурм

Витя чувствовал себя крайне неважно. Интуиция подсказывала ему, что будущая поездка в Сен-Тропез, судя по всему, обойдется ему дороговато, а может быть, и вовсе не состоится. С первого дня его пребывания в шестнадцатом веке нынешняя ситуация казалась ему наиболее поганой и безнадежной. Как-то попризык уже к безделью и сытой жизни. А здесь, оказывается, случаются не только мирные дни. О войне Витя имел исключительно теоретические познания и в своем времени ни в каких горячих точках не бывал, занимался в основном непыльным умственным трудом, анализировал главным образом. Воспоминания о службе в армии тоже как-то померкли с годами. И уж никак он не рассчитывал когда-нибудь оказаться в положении, напоминающем блокаду Ленинграда фашистами по кадрам кинохроники.

Внутри этой блокады Вите совсем не нравилось. Ни воды тебе, ни еды. Кругом раненые, умирающие люди. Причем не в понарошку — на самом деле. Кровь, страдания, вонь и гниль. И не совсем понятно, от кого защищаться. Врага или хоть кого-то отдаленно похожего по его представлениям на врага, Витя так и не увидел, хотя рискнул даже слазить на стены, от любопытства, которое, как водится, покоя не дает.

Собственно, никакого врага вокруг-то и не было. Со стен монастыря Витя увидел только густые пары зловонного бурого дыма, застелившие всю округу, из глубины которых нет-нет да и вырывались целые тучи стрел с пылающими хвостами и обрушивались на защитников крепости, разжигая пожар и сея страх неожиданностью и непредсказуемостью своего появления.

Кто стрелял, откуда стрелял — Витя ничего не видел и, конечно, ничего не понял. Похоже было, что монастырь просто удушали смрадными парами. Люди голодали, мучались жаждой, страдали от ран и пожаров, а теперь еще и задыхались.

Прибыв на Белозерье, князь Ухтомский со своим отрядом сначала заехал в княжескую усадьбу, где узнал от Ефросиньи о неудачном походе ключника Матвея и его тяжелых увечьях. Здесь же ему рассказали и обо всех невзгодах, обрушившихся в последние недели на его родной край, и о том, что брат его Григорий, как уехал в монастырь по зову отца Геласия, так с тех пор и не подает ни слуху ни духу. Мать и сестра Григория приехали со своих земель в белозерскую вотчину и каждый день вместе с теткой Пелагеей молились неустанно о благополучном возвращении Гришеньки, но вестей из монастыря все не поступало. «Живы ли? Все глаза выплакали мы, Никитушка! Что же будет-то со всеми нами, грешными?» — сокрушалась тетка Пелагея и снова плакала.